Вечерняя песнь

 

Огоньки зовут и манят —

Улетел бы на край света,

Где никто уж не обманет

Легковерного поэта.

Дали смутно голубеют,

Небеса порозовели:

Не меня ль они жалеют

И тоскуют не по мне ли?

Серп Луны проглянул ясный;

Струны к сердцу он протянет;

Край родимый, край прекрасный

В душу явственно заглянет.

Разверну свои я крылья:

Ветерок по небу вьется —

Незаметно, без усилья

Сердце в небо унесется.

 

1917, Калуга

 

 

 

Стансы

 

Как черны дни!

Как страшны ночи!

Земля поникнула челом!

Сердца грубее и жесточе,

Дышать труднее с каждым днем!

Когда же этот спор ужасный

К концу желанному придет?

Век двадцать первый, беспристрастный

Итог бесстрастный подведет.

Но современник, изнуренный

Раздором, буйством без конца, —

Клянет народ непросвещенный,

Клянет безумные сердца!

А жизнь идет и нет ей дела

Живет иль страждет человек,

И от предела до предела

Свершает одномерный бег!

Цветы растут — и блекнут снова,

Года проходят точно миг,

И память лучшего былого,

Увы, не остановит их!

А потому, о, дорожите

Минутой каждою, друзья,

И если можете — живите,

Смеясь, играя и любя.

 

1917, Калуга

 

 

 

Мгновенье

 

Молниеносно окрыленный

Пространство рассекаю я,

И строй идей, в уме стесненный,

Кипит, как кипятка струя.

И я ловлю его движенья

В смятеньи алчущей груди

И, преисполнен нетерпенья,

Себя бросаю позади.

Порыв души, отбросив тело,

В неизмеримое летит,

Но сумрак крайнего предела

Проникновенье тормозит.

Поэт, лови мгновенье это

И докажи, что в силе ты

Заставить мимолетность света

Себя раскрыть до наготы.

 

1917, Калуга; испр. в 1950-х, Караганда

 

 

 

*  *  *

 

Устав от суеты всеобщей

Да и от собственных сует

Мы, по привычке, уж не ропщем,

А в ночь идем и гасим свет.

И наступает безразличье,

Бесчувственность, покой и сон.

Мертворожденному в отличье

Огонь в груди моей зажжен.

И прерывается мгновенно

Всеотчуждение во мне,

И я, страдая сокровенно,

Испепеляюсь на огне.

 

1917, Калуга; испр. в 1943, Челябинск

 

 

 

Во время бессонницы

 

Томила ночь меня предельной пустотой.

Часы стучали в мозг костлявою рукой.

Безумья близость я во мраке ощущал,

И в черном пламени метался и сгорал.

И, разметавшись в чад, я реял средь чернот,

Над беспредельными провалами пустот.

И снова крови ток, наполнив мне виски,

Язвил бессонный мозг всемирностью тоски.

 

Конец 1917 - начало 1918

 

 

 

Бессонница

 

Свет полночный, свет унылый,

Дым из звездного кадила,

Расклубился за окном.

Из-за туч луна мигает,

Нечто тайно замышляет,

Бродит по полу лучом.

Вот подкрались тени ночи:

Любопытные их очи

Загляделись на меня.

Полупризрачные тени —

Ряд расплывчатых видений

Впечатляющего дня.

Утомительно-докучно

Одномерно-однозвучно

Тени бродят в тишине.

Легкий шепот раздается,

Абрис трепетно крадется

По мерцающей стене.

Захочу я повернуться —

Силуэты встрепенутся,

Увильнут в свои углы.

И из уст теней чуть зримых

Еле-еле различимых

Звуки слышатся из мглы.

Вот движенье... Что же это?

Шум свистящий, брызги света

Ощущаю я вокруг.

Этот гул и бесконечность

Вихрей звездных быстротечность,

Эта необъятность вдруг, —

«То полночи приближенье —

Час, когда слышней круженье

Необъемлемых светил.

Спи же, спи, забот не зная», —

Кто-то шепчет наклоняясь,

Отуманен и уныл!

Промелькнувшая минута,

Весть бессонного приюта,

Улетает далеко.

Где-то плач, кому-то больно,

Стих слагается невольно,

Упоительно легко.

Отбиваю такт я ровно,

Весь холодный и бескровный;

Жил ли я когда-нибудь?

Может, эти дни, недели,

Что без счета пролетели,

Только призрачная муть?

Свет полночный, свет унылый,

Дым из звездного кадила,

Расклубился за окном.

Из-за туч луна мигает,

Нечто тайно замышляет

Проникающим лучом.

 

Конец 1917 - начало 1918

 

 

 

*  *  *

 

Ночь. Тишина.

Покой и сон.

Мерцанье звезд.

Реки движенье.

Чернолазурен небосклон

И черно-сине отраженье.

Хоть тишина кругом поет,

Но неспокойно сердце стонет,

И мнится, что

Земли полет

Нас безудержно в бездну гонит.

И слышится сквозь тьму ночей

И свод небес легко-воздушный,

Как льются слезы из очей

В тоске мучительной и душной;

Как просят люди у Творца

Себе забвенья и отрады,

Но нет и нет слезам конца,

Но нет и нет сердцам пощады!

Напрасны слезы и мольба!

Неумолимый Бог не внемлет

И смрадно-липкие гроба

С безмолвной строгостью приемлет.

 

Конец 1917 - начало 1918

 

 

 

Сны

 

Из глубины идут звучанья,

Из глубины и тишины,

И возникают созерцанья,

И сны бегут, как явь, — но сны!

Непостижимый нам дотоле

Метафизический полет

Уносит к небывалой воле

И звездным вихрем обдает.

И мы влетаем в постиженья

И в нестерпимо-яркий свет.

О, нет тому осуществленья,

Чего на самом деле нет!

 

Конец 1917 - начало 1918

 

 

 

Осенняя смерть листьев

 

Как странно лист шуршит полночною порой;

Как странно лунный свет склонился над горой;

Как странно властвуют деревьев очертанья!

Печален этот час тоски и созерцанья!

Не узнаю тебя, знакомый старый сад;

Не узнаю тебя, Луны недобрый взгляд;

Не узнаю я вас, деревья и поляны:

Вы в онемении, вы точно бездыханны!

Не узнаю тебя, мой беспокойный дух,

Как будто бы и ты безропотно потух;

Не оттого ль — скажи — что лист шуршит осенний

Без веры, без надежд весенних воскресений?

 

1917, Калуга; испр. в 1952, Караганда

 

 

 

*  *  *

 

Как мне скучна людская суета

С ее ничтожными делами:

Пустая, иллюзорная фата,

Туман, давлеющий над нами.

Мне надоел постылый хоровод —

Галлюцинаций, зла и зелья,

Я жду тебя, конец, тебя, исход,

Я жду пустынного похмелья.

Но если там, за рубежом земным,

Начнется жизнь — и без предела, —

О дух, гори и осадись, как дым,

На исстрадавшееся тело.

Чтоб я тебя собрал и дважды сжег

И пепел в пропастях развеял,

Чтобы тебя мучитель-бог

В угоду мукам не посеял!

 

1917, Калуга; испр. в 1943, Челябинск

 

 

 

Весна

 

Какая грустная весна!

Какое хилое созданье!

Лишь родилась — обречена

На одинокое страданье.

Блеснуло солнце по лугам

Космически-предельным счастьем.

Легко и жить, и верить нам

С его живительным участьем!

Но день прошел — настал другой

И омрачился ненароком,

И капли влаги дождевой

Струятся по холодным стеклам.

 

1917, Калуга

 

 

 

Тучкам

 

Что вы хмуритесь тучки?

О чем вы рыдаете?

Что за горе у вас?

Что за грустные жалобы?

Видно, долю свою вы слезой выливаете:

Не печалилось небо — рыданий не знало бы...

Но счастливее вы — вам отрада всесветная —

Налетит ветерок — слезы выльются серые —

Просветлеете вы — как слеза незаметная

Заблестите на Солнце, как крылышки белые...

Хоть бы раз мне подняться к вам в стороны ясные

И поплавать душой и проститься с слезами,

Чтобы мысли мои — эти мысли ненастные

Говорили бы с Солнцем одними словами!

 

1917, Калуга; испр. в 1918, Калуга

 

 

 

*  *  *

 

Весь день томительный и скучный;

Все дождь, и дождь, и без конца,

И ропот жизни однозвучный,

И стон угрюмого лица...

А вечером, когда сокрылась

Надежда хоть в ничтожный свет,

Сквозь тучи солнце чуть пробилось...

И, вот, его уж снова нет...

 

1917, Калуга

 

 

 

Поздней осенью

 

Смотри, как небо безотрадно

Висит свинцовой пеленой —

Неизмеримой, беспощадной

И угрожающей стеной.

Пропала мира бесконечность,

Погасли огоньки светил,

И мертвый холод ум и вечность

В недвижный камень обратил.

 

1917, Калуга

 

 

 

Посвящение

 

Не вам, красавицы мои,

Слагаю в быстролетных строках

Живые песни о любви,

О заблужденьях и уроках, —

А лишь одной из вас, одной,

Чей легкий след давно сокрылся,

И только образ неземной

В воспоминаньи сохранился.

Когда, судьбой удручена,

Прочтет стихи мои случайно, —

Поймет в смущении она,

Какая в них сокрыта тайна;

Кому посвящены оне

Давно покинутым поэтом

На память о далеком дне,

Овеянном весенним светом.

Пусть очи милой загрустят

В невольно-искренней печали,

Страницы ж ей прошелестят,

Кому они предназначались.

 

1917, Калуга; испр. в 1950-х, Караганда

 

 

 

*  *  *

 

Ты помнишь ли: тогда цвела весна

Нарядная, душистая, живая

И даль небес была ясна,

И пел соловка не смолкая...

Все старые, знакомые места,

Лишь осень злая ветви обнажила,

А ты, голубка, все же та,

Как и весной прекрасной была…..

И я смотрю на милые черты,

Прикрытые прозрачною вуалью,

И нет дождливой темноты,

А даль синеется за далью...

 

1917, Калуга

 

 

 

Октябрь 1917 г.

 

Как раньше жили мы —

Нельзя так боле жить —

Среди полночной тьмы

Безумию служить.

Пускай они придут,

Рабы и дикари,

И факелы зажгут

И чистят до зари.

Ночь будет жгуче-зла

До пояса в крови,

Испепелят дотла

Все алтари любви.

Разрушьте ж мир-обман

Насилья и пыли,

Неведанные нам

Хозяева Земли.

 

1917, Калуга

 

 

 

*  *  *

 

Я верю, верю: день грядет,

День величайший, незабвенный, —

Народу клятву даст народ

И соберется всей вселенной

В один торжественный оплот!

И все сердца соединятся

В несокрушимый договор,

Падут преграды и сплотятся

Умы в единый, общий хор,

И в вековечность обратятся!

 

1917, Калуга

 

 

 

Зимнее Солнце

 

Иллюминарными огнями

Всеобольщающей игры

Исходит Солнце над мирами

До предназначенной поры.

В пурге горит огонь мороза,

И реет саван парчевой,

А на парче — мерцает роза

Золототканною игрой.

И возникают два предела:

Ветхозаветный рай любви,

Как розы девственное тело —

Стихии светлые твои;

И тьмы, и пустоты смешенье,

Оледенелый мертвый свет —

Умов наивных обольщенье:

Ни правды в них, ни смысла нет!

 

1917, Калуга; испр. в 1952, Караганда

 

 

 

В апреле

 

Короче ночь. Светлей восток,

Лучистей и пурпурней.

Все мягче льется ветерок,

И небеса лазурней.

Как хорошо в саду твоем

В истомный день апреля!

Как манит нас бежать вдвоем

Широкая аллея.

Хоть не видать еще листвы —

Но в почках все деревья.

О, вижу, вижу: любишь ты,

Хмельна от новоселья...

Как хорошо весной любить

И верить безмятежно,

Что под листвою, может быть,

Найдешь цветок подснежный.

Над миром реют небеса,

Зеленосини-ярки,

И — право — веришь в чудеса

Сонетами Петрарки!

 

1917, 1918

 

 

 

Первая зелень

 

Весна пришла, а все еще темно.

Все мелкий дождь идет.

Растаял снег

И быстрины потоков вешних

Муарово лоснятся по дорогам,

А небеса все так же серы

И тусклы будто в ноябре.

Туманно лиловеют дали

И в тихий благотворный сон

Погружена вокруг природа —

Так человек блаженно дремлет,

Освобождаясь от недуга:

Блаженное выздоровленье!

Но что же это?

Меж лесов,

Где бурые луга простерлись,

Я вижу яркий вешний цвет.

Ведь это цвет живой травы,

Зеленый, звонкий и веселый!

Какое счастье!

Почему ж

Его вблизи не замечаю?

И я нагнулся.

Боже мой,

Из чернозема редко-редко

Торчат простые стебельки

Немудрые и нежные,

Как будто крылья малых мушек,

Под дождиком покорно гнутся,

И, наклоняясь, вырастают.

 

1917, Калуга

 

 

 

*  *  *

 

Вокруг — ни света, ни огня,

Ни слов любви, ни сожаленья:

Все отлетело от меня

В свои заветные селенья,

Земному дан благой закон,

Закону же черед положен...

В какую ж бездну канул он?

Я слышу стон, ужасный стон,

Я вижу мир — и мир тревожен!

Чего же я напрасно жду,

Коль в друге увидал Иуду?

О нет, заветную звезду

Я воспевать теперь не буду!

Я был обманут много раз,

Меня насмешкой провожали...

Кому же дорог я сейчас?

И кто поймет мои печали?

Увы, никто! Что я для всех? —

Дикарь, чуждающийся света,

Отшельник праздничных утех

Под кличкой бедного поэта!..

И только, только...

Как смешно

Поэтом быть среди ничтожных!..

Так одинокое зерно

В пыли растений придорожных

На смерть, на смерть обречено!..

Над жизнью пошлой и постылой

Вотще, гонялся я порой;

И свой востог, любовь и силы,

Томил в предчувствьи красоты!

И что ж наградой мне явилось?

Увы, над мудростью земной

Одно лишь время наклонилось

Все уносящую волной...

Забросить разве эту лиру,

И эту верную тетрадь

Из мести к презираемому миру

Без сожаленья разорвать!

И узы эфемерной славы,

И вдохновенье променять

На мир ничтожный и лукавый

И смертоносною отравой

Без страха сердце напитать!..

 

1917, Калуга

 

 

 

Человеку

 

Подобно Прометею

Огонь — иной огонь —

Похитил я у неба!

Иной огонь — страшнее всех огней

И всех пожаров мира:

Я молнию у неба взял,

Взял громовые тучи

И ввел их в дом,

Насытил ими воздух

Людских жилищ,

И этот воздух,

Наполненный живым Перуном,

Сверкающий и огнеметный,

Вдыхать заставил человека.

Сквозь легкие, через дыханье

Провел его я в кровь,

А кровь огонь небес

По органам и тканям

Разнесла, и человек

Преображенный ожил!

Один лишь раз в тысячелетье,

А то и реже

Равновеликое благодеянье

У природы

Дано нам вырвать.

Вдыхай же мощь небес,

Крепи жилище духа,

Рази свои болезни,

Продли свое существованье, Человек!

 

1917, Калуга; испр. в 1945, Кучино