Средиземное море

 

Какая пропасть между мной

И морем сине-необъятным,

Когда с зенитом благодатным

Соперничает глубиной.

На нем, как замысел проворный

Трепещет пламя — Солнце дня —

И не поймет оно меня

С моею думой непокорной:

Мы чужды духом — мы враги,

Хотя и кровные с ним братья:

Его прохладные объятья —

Мои последние шаги.

И, если волею чудесной

Оно бушует и, как зверь,

О скалы бьется, — о, поверь, —

Своей стихией бестелесной

Я предаю себя волнам,

И заодно в жестоком споре,

Скрутясь, мы бьемся на просторе:

И любо нам и страшно нам!

 

1909, Ницца; испр. в 1943, Челябинск

 

 

 

Рождение весны

 

Покорны Солнцу и весне

И, одолев снегов плотины,

По необъятной ширине

Бегут ручьи, поют стремнины,

Ликуют с небом наравне.

 

А Солнце ближе все стремится

К земным лазурным берегам

В великолепной колеснице,

В сиянии, свойственном богам,

С зеленой веткою в деснице.

 

Мильоном дерзких голосов

Крик новорожденной природы

Мудрей премудрости веков,

Когда стихийно плещут воды,

Из смертных вырвавшись оков.

 

1910, Варшава; испр. в 1942, Челябинск

 

 

 

Осеннее раздумье

 

В последний серый день осенней непогоды

Дождь будто изнемог и ветер отстрадал.

Озябший влажный бор, дыханием природы

Окутанный в туман, недвижимо дремал.

Темней земли венец! Вечерняя пора!

Осенний тусклый мир блаженной, томной скуки!

О, доживу ли я до нового утра?

Иль, может быть, умру без горечи и муки,

Как умирает день осеннею порой,

Как сумрак тихий лег над дремлющей горой!

 

1911; испр. в 1952

 

 

 

Знойный полдень

 

Насекомых ропщут хоры,

Из густых взлетая трав;

Испаряются озера;

Ветер, в Альпы забежав,

Замер в небе; полдень чудный

Усыпляет райский сад;

Зреет в гроздьях изумрудный

Туголитый виноград;

И от крови клокотанья

Гул идет на целый мир,

А небесного сиянья

Цвет синее, чем сапфир.

 

1911, Италия

 

 

 

 

 

Весна в Тоскане

 

Изумрудные луга,

Изумрудные долины,

Цвет деревьев — жемчуга,

В тонкой сини гор вершины.

 

И на смутном фоне гор,

Восстающих, как виденья,

Трепеща, плывут в простор

Голубые испаренья.

 

Не пройдет и двух-трех дней —

Солнце мглу пронижет светом

И на юный злак полей

Ляжет золотом согретым.

 

1912

 

 

 

Флорентинский вечер

 

1

Тосканская земля вещает о тебе,

Великий Дантов дух:

На воздухе, на водах

Еще лежит отсвет огромной тени,

И музыка твоих терцин

Течет по небосводу

Лишь стоит повторить их про себя.

 

2

Люблю вечернею порою

Следить, как облака плывут

К альпийским берегам,

Как розовые отблески скользят

На упадающих в провалы синей тени

Изысканных каррарских колоннадах.

 

3

Смотрю: Арно струит былые времена,

Все тот же Сириус

Огонь свой плещет в водах,

И шагом медленным

Вдоль берега

Ступает Беатриче:

Уходит в ночь

Любви бессмертный призрак.

 

4

Слежу за ней,

Пока ночная тень

Ее не скроет очертанья...

Но ведаю:

Она идет в ночи,

Уже нас поглотившей...

Ей путь указывают

Травы и цветы,

И целый мир —

От сумрачных теней

Тускнеющей Земли

До самых ярких звезд

Звучит ее музыкой

Божественной канцоны.

 

1912; испр. в 1940, Москва

 

 

 

*  *  *

 

Не проклинай мои желанья!

Не нарушай мои мечты!

Я жить хочу для созерцанья

Плодов небесной красоты!

Хочу поверить в счастье света

В гореньи юношеских дней

И, как незванная комета,

Блеснуть милльонами огней!

Прощайте, дни уединенья

Вдали от жизненных забав,

Где чистый камень вдохновенья

Коснел в руде, себя не знав...

Теперь на путь вступаю новый

И лишь молю не проклинать

Моих стихов венец терновый,

Мечты желанной благодать!

 

1913, 1915, Калуга

 

 

 

Сонет

 

Когда наступит миг, — чудесный и святой,

Поймешь ли ты его, рассудишь ли лукаво —

Равно он ослепит чистейшей красотой,

Дыханьем вечности, несокрушимой славой.

Не разлагай умом! Пойми его душой,

Прочувствуй, созерцай в молитве величавой

И хочешь верь, не верь, но ведай: над тобой

Развеян стяг космической державы!

Незрим, как призрак, миг, неведом его час!

К тебе он залетел и навсегда угас,

Оставив некий след таинственных прозрений…

Поэт! им дорожи, и лишь ему молись

И человечеству восторженно явись,

Неся великий дар бессмертных песнопений!..

 

1913, 1916, Калуга

 

 

 

Степной дорогой

 

Ночь темноокая дышит прохладою,

Кони лениво бегут... Что ж ты, ямщик!

Ну-ка песню затягивай,

Долго ль раздумывать тут?

Спой мне, что доля твоя горемычная,

Спой мне о доле своей;

Знаю, ямщик, я, что песня привычная

Русскому сердцу милей!

Ну, брат, затягивай: время хорошее,

Степь да равнины кругом;

Кони живее пройдутся дороженькой

С бедным своим седоком.

Там на деревне есть отдых убогому,

Там ты забудешься сном…

Ну, брат, затягивай! В сумраке ночи

С песнею легче вдвоем!

Только я кончил, ямщик мой нахмурился,

Песню свою затянул;

Горько кручину крестьянскую выплакал,

Смолкнул да тихо вздохнул...

Степи пустынные, даль неоглядная,

Мне до жилья далеко!

Экая, доля моя, ты тяжелая!

Да, брат ямщик, нелегко!

 

1914, Калуга

 

 

 

Памяти Лермонтова

3 октября 1914

Отрывок

 

Когда найдут в земле металла слиток —

В восторг приходит лицемерный свет.

Возникнет гений — алчной тьме убыток —

Все гады оживут клевет.

Ему подносят подлости букеты

И вместо лавров — сплетен кандалы,

И в храм искусства входят не поэты,

А трупы в саванах хулы.

Не храм, а склеп.

Под сению закона

Здесь тлеют тени праздничных руин,

И на престоле бога Аполлона

Сияет полицейский чин.

Ужасный склеп!

Здесь нет ни вдохновений,

Ни творчество не знает торжества,

Здесь меркнет мысль от смрадных испарений

И даже не растет трава.

Здесь заточают всех, в ком сердце живо

И пламень вечной правды не погас,

Кто головы не клонит горделиво

И страстно ненавидит вас,

Кто проклял вас, тираны-лицедеи,

Уроды власти, чуждые ума.

Пред гением — вы жалкие пигмеи,

А гений — не влачит ярма.

Он не покорен вам и знать не хочет

Ни ваших ласк, ни ваших ложных прав:

В спокойствии творит он и пророчит,

Все современное поправ.

Он видит даль сквозь призму размышлений,

И будущее явственно пред ним,

Из стройных числ, из бездны вдохновений

Сверкает контуром своим.

Как властный бог срывает он покровы

С явлений тайных, смотрит в глубь вещей:

Ничтожеству он мир дарует новый,

Рабов подъемлет до царей.

Он — в будущем.

Все близкое, родное Томит его глубокою тоской.

С каким бесстрастием меняет он земное

На вечный сумрак и покой!

А вы гниете в липких лапах страха,

Трепещете за жизнь свою и власть,

Для непокорных подданных есть плаха

И кровопийство — ваша страсть.

Актеры жалкие — подобные Нерону —

Кривляетесь пред дикою толпой:

Подмостки сцены не уступят трону —

Актер у власти — все ж герой.

Здесь попрана свобода сапогами

Тупых солдат. Кому о том тужить?

Под окровавленными небесами

Продажной мрази только жить.

 

Законч. 14.10.1914, Калуга; испр. в 1934, Москва

 

 

 

Сентябрьский день

 

Поет под дугой колокольчик,

Поет он о доле людской,

Поет — и за сердце хватает

Осеннею терпкой тоской.

На небе все тучи да тучи,

В безлюдьи буреют поля,

Покорно и молча уснула

Усталая матерь-земля.

И пыль — только пыль вековая

Подолгу висит над глухой,

Исхоженной, древней дорогой

Своей пеленою седой.

Холодные синие дали,

Унылая голь деревень,

И плачет, и плачет, и плачет

Озябший сентябрьский день.

Близка мне твоя обреченность

И сладок мне горький твой хлеб...

О, Русь, мы разделим по-братски

Превратности темных судеб.

 

1914, Калуга; испр. в 1943, Челябинск

 

 

 

Зимой

 

Гремит, звенит на Солнце день.

Слепят восторженные взоры

Розовощекие просторы,

Голубопламенная тень.

Сквозь остроколкий воздух видно

В лесу, как в храме огневом,

Деревья блещут искровидно

Литым, чистейшим серебром.

А Солнце ядрами дробится,

И, преломясь о зеркала,

В зеленом сумраке угла

Взлетают радужные птицы.

 

1914, Калуга

 

 

 

Вечерняя заря

 

Спит заглохшая тропинка;

Небо ясно, мгла темней;

В мире каждая былинка

Сладость чувствует ночей.

Всюду робкое молчанье.

Только — шепот ручейка,

Да листочков колыханье

Под набегом ветерка.

Силуэты темных елей

Дремлют в небе золотом;

Чащи тускло посинели,

Лес задумался кругом.

Мох упругий и росистый

Пахнет плесенью сырой,

Будто дождик серебристый

Шел вечернею порой.

Как прохладно! Как отрадно

Грудью полною вздохнуть!

И, покинув в мир громадный,

В светлых мыслях утонуть.

 

1914, Калуга

 

 

 

Осенняя мелодия

 

Люблю я осенью златой

Бродить меж сосен и елей,

Меж фиолетовых полей,

В туманной роще молодой.

Люблю туман; покроет он

Волнами эти дали, реки

И на усталые мне веки

Опустит мимолетный сон.

Люблю я сон самозабвенья,

Когда могу я ширь души

Излить в недвижимой тиши,

Понять восторги вдохновенья!

 

1914, Калуга

 

 

 

Вечернее

 

Что за вечер! Тишь кругом;

Солнце у заката;

Чудно воды сладким сном

Вылиты из злата.

Гладь небесная светла;

Воздух безмятежен;

Думы гордые с чела!

Будь, мой дух, безбрежен!

Полети по лону вод,

Откликнись с восходом!

Много, много знал невзгод

Ты за годом, годом...

Гладь небесная светла;

Хорошо в молчаньи,

Одиноко где всплыла

Звездочка в сияньи!

 

1914, Калуга

 

 

 

Предутренний час

 

Луга в ночной росе, холодны и блестящи.

Стоит недвижимо склоненный злак полей,

И льется на душу таинственный елей,

Миротворящее, неведомое счастье.

Какая даль земли! Какая глубь небес!

Великолепие покоя и молчанья!

Державно высится чуть теплый, сонный лес,

А с неба падают последние мерцанья.

Их бледный луч скользит по сумраку лугов

И как бы ворожит над спящими цветами,

Над тонкой свежестью полночных жемчугов,

Рожденных на лугах, как в первозданном храме.

 

1914, Калуга; испр. в 1942, Челябинск

 

 

 

*  *  *

 

И в вашей памяти людской —

Такой неверной и мгновенной

Таится творческий покой

С его отрадой сокровенной...

Домчит ли к сердцу ветерок

Единый звук любимой речи,

Иль розы бархатный листок

Напомнит радостные встречи;

В благоуханьи растворен

Заснет ли сад перед балконом,

Сливая к ночи небосклон

В одно с земли померкшим лоном!..

Так, предаваяся мечтам,

В неверном, робком ожиданьи

Мы помянем, что было нам

В любви, надеждах и желаньи?..

Иль ночи темь, иль солнца свет,

Иль ветерочка дуновенье —

Пусть ничего у сердца нет,

Зато из сердца песнопенье!

 

1915, Калуга

 

 

 

В родном уголке

(В Александровке)

 

Вот приехал я в родные,

Стародавние места;

Точно капли дождевые,

Здесь душа была чиста...

Вспомнил, вспомнил, что бывало

Прежде в ранние года:

Все, что было, — все пропало,

Как падучая звезда!..

Вспомнил милую сторонку,

Тихих помыслов ковчег,

Пыль дорогой вперегонку

Да коней ленивый бег;

Вспомнил: дряхлая старушка

У опушечки жила;

Ее бедная избушка

Уж давным-давно сгнила,

А теперь домок сосновый

Кто-то выстроил опять:

Все для жизни — доли новой,

Чтобы жить — не умирать!

Вспомнил этот шум дубравный —

Шепот робкий, гул лихой,

Голос вьюги своенравной,

Пенье птички полевой.

Крест часовенки нагорной,

Что блестит издалека,

Друг желанный, миротворный

Золотого уголка.

Вспомнил: пыльную дорогу,

А за лесом молодым

По широкому отлогу

Место славилось грибным;

Тут когда-то собирали

Мы гурьбой боровики,

А за рощей распевали

Свои песни пастушки...

 

1915, Александровка (Брянск)

 

 

 

Музыка

 

В музыке есть сочетание звуков таинственных,

Сердцу понятных лишь, давних желанных гостей,

Чудно окутанных шалью прозрачно-невидимой...

Вы ли образы мысли неясной моей?

Осень печальная, вьюги порывы зловещие,

Ширь одинокая, небо зимы бесприютное,

Радость любви и восторги волшебные гении,

Вечность унылая, счастье прекрасно-минутное...

Думы прощальные: блеск от звезды упадающей

В бездну мирскую туманных желаний и грез...

Музыки звуки — сомненья души безотчетные;

Много в них жизни, мучений и горестных слез!

 

1915, Калуга

 

 

 

*  *  *

 

В минуты тихие безрадостной печали,

Когда мечты мои во мраке угасали,

Когда в груди моей теснился бедствий ряд,

Когда невольная — без цели и оград —

Душа усталая лишь горе познавала, —

Богиня чудная тихонько прилетала,

Вилася надо мной в сиянии голубом

И нежно трепетным ласкающим крылом,

Тоску унылую мгновенно отогнав,

Вела меня под сень раскидистых дубрав;

Манила в пестрый луг, усеянный цветами,

В поля златистые под знойными лучами

И окропив своей живительной водой,

Скрывалась в небесах волною голубой.

 

1915, Калуга

 

 

 

*  *  *

 

Провидя сердцем непогоду

Судьбы изменчивой моей,

Кляну я скудную природу

Бессильных, немощных людей.

Пускай свободен шаг небрежный

И сердца творческий полет:

Дух будет ранен неизбежно

Стрелами жизненных забот.

И он умрет в разувереньи,

И мощь телесная падет,

И чует сердце в наслажденьи

Один губительный оплот.

И пресмыкаясь, и страдая,

Дрожат пугливые сердца,

И робость молится людская,

Чтоб Бог избавил от конца!

Но я — слабейший — не жалею

Ни благ, ни прелестей земных

И лишь одну мечту лелею,

Как бы избавиться от них!

И если каплями мученья

Мне опротивит жизнь моя, —

Отправит миг ожесточенья

Меня в могильные края!

 

1914-1918; опубл .в 1919, Калуга

 

 

 

При въезде в Москву

 

Опять воскресный шумный звон!

Опять Москвы родной соборы!

Как мил, прекрасен этот сон

При блеске утренней Авроры!

Люблю Кремля святой наряд

И главы этих дряхлых башен!

Их дух врагам доныне страшен,

А русским — вековечно свят...

За Русь, за мирную свободу

Молись, молись, столица-мать!

О, дай же, счастье дай народу!

О, научи нас побеждать!

 

1915, Москва

 

 

 

Воспоминания

 

Отрадны мне воспоминанья

Утраченных, забытых дней:

Рождают вновь они желанья,

И чувство гордого страданья

В душе проносится моей.

Откройте, думы дорогие,

Какой порыв мне вас прислал:

Мечты ли счастья молодые?

Высоты духа ли святые?

Я вас давно, давно уж ждал...

И вы теперь опять со мною;

Я счастлив... но одно мгновенье, —

И вновь своею быстротою

Польется жизнь рекой святою,

И вы — лишь только сновиденье!

 

1915, Калуга

 

 

 

Родина

 

Не презирай ее наряда:

Русь и в отрепьях хороша!

И в ней для любящего взгляда

Сквозит великая душа.

Безмолвной степи даль седая,

Лесов дремучий хоровод,

Кругом поля да рожь густая

И светло-синий небосвод.

Простор и бедность — наши села,

Усадьба — мирный уголок,

Лихая тройка, день веселый

Костра синеющий дымок.

Белеет храм с зеленым кровом,

Вдоль над проселком пыль стоит,

А здесь, в тени с челом суровым

Пастух задумчиво сидит.

Твоя душа — в твоем покое,

В твоем труде — святой завет...

Все это наше — все родное —

И для души прекрасней нет!

 

1915, Калуга

 

 

 

У памятника П.С.Нахимову

 

Защитник Южных Берегов,

Служа престолу и России,

Ты побеждал ее врагов

В годины сумрачно-глухие.

Как в жизни был ты тверд и прост —

Отлит из наилучшей стали,

Таким стоишь во весь свой рост

На этом скромном пьедестале.

У ног твоих лежит гранит,

Как ты - неразделимо цельный,

И память русская хранит

Твой образ в чистоте предельной.

 

1915, Севастополь

 

 

 

Величие человека

 

Есть два предела нашим взглядам:

Частица пыли и звезда,

Но так ли то: они ль не рядом

И неразлучны никогда?

И как в глухом круговращеньи,

Где точка точку сторожит, —

Так и в земном перемещеньи

Непостижимый смысл сокрыт.

И в сих кругах необратимых

Горит сознание: оно

Среди колец необозримых

Являет должное звено.

Не избежать ему земного,

Иным доверившись мирам,

Лишь пылью праха рокового

Скользит в кольце, по пустырям.

О, человек, о, как напрасно

Твое величье на земле,

Когда ты — призрак, блик неясный

Из пролетающей пыли,

А между тем, как все велико

В душе пророческой твоей —

И очи сумрачного блика

Горят глубинами огней.

Как ты в незнании несмелом

Постигнул таинство миров

И в ветерочке прошумелом

Читаешь истины богов.

Так где ж предел, поправший цельность

И бесконечности закон?

Смотри: ты Солнцем озарен,

И твой предел — есть беспредельность.

 

1915, Калуга; испр. в 1942, Челябинск